Жираф всегда казался бобрам алчным. Прижимистым, тем не менее, он не был. Он до того быстро спускал деньги в мусоропровод, что время от времени нарочно ничего не зарабатывал – чтобы не тратить.

Порой жираф занимал наличность у друзей – во сохранность собственных кровных. Настоящими друзьями оставались те, кто не опускался до мещанства требовать долг назад.

Чего жираф хотел от жизни, было непонятно. Его видели то в модном баре, то в посудном «Универсама», где он долго и внимательно выбирал чашки. Он всегда чего-то хотел и недополучал. Он «тосковал, как Блок». Он рано понял, что честным трудом капитала не наживет, на нечестный пойти не давала развитая совесть.

Он был бы классическим Онегиным, оставь ему родня наследство, но в Казахстане по прямой-то линии редко есть что завещать – представить, чтобы у богатой апашки, которой Жираф приходился бы внучатым племянником, не водилось собственных детей и внуков, и вовсе нельзя. Но Жираф был мальчиком неиспорченным, романтичным, и бабушку эту он воображал.

Жираф как-то зашел к бобрам для выяснения их финансово-романсового положения. Сбылись его худшие опасения – поживиться у бобров можно было только дорогим чаем. Бобры, в свою очередь, оживились, увидев Жирафа – надеялись перехватить у него до лучших времен: Жираф никогда не помнил, кому занял. (Правда, потом ему казалось, что все ему должны).

–      Лучше всего, – драматично произнес Жираф, когда после недолгих обсуждений список потенциальных кредиторов свелся к отсутствию таковых, – это получить наследство. Бобры понимающе переглянулись. –      Нет, вы послушайте. Я мечтаю о наследстве не для того, чтобы обогатить Монте-Капчагай. В завещании было бы строго оговорено, что я могу использовать его только для добрых дел. На него было бы наложено заклятие, и если бы я потратил хоть маленькую часть на несозидательную ерунду, все золото бы исчезло, как не бывало. Во-первых, я бы построил приют для собачек. Ну посмотрите на них – ходят облезлые, голодные, а там бы их сушили феном и давали им суфле. Во-вторых, у нас не кладбище, а какая-то лажа. Я бы сделал ровненькое, аккуратное, могилки в алфавитном порядке, с одинаковыми строгими памятниками, чтобы они не строили саркофаги и мавзолеи.

–      Саркофаг – это совсем другое.

–      Не важно. Там ходишь и спотыкаешься, и никого не можешь найти, и ни тишины, ни покоя, ни системы. После смерти все должны быть равны. Когда я получу наследство, я сделаю замечательное кладбище, такое кладбище, на которое будет одно удовольствие приходить.

–      Сомнительное удовольствие.

–      Это потому, что сейчас ходишь и спотыкаешься.

–      А от кого ты получишь наследство?

–      Этого я еще не знаю. Но где-то ходит моя волшебная одинокая бабушка.

–      Вот почему, – сказал Жираф уже в дверях, – я хожу в посудные магазины, и в «Сто мелочей» на Зеленом базаре, и в аптеки, и езжу от конечной до конечной на трамвае. Я ищу ее, ту самую завещательницу.

Текст: Малика Бадамбаева

Рисунок: Индира Бадамбаева